В десять лет в деревенской школе я должен был заучивать наизусть по странице в день. Постаравшись, я справлялся с этим за тридцать минут. Главное — отчитаться перед учителем. Я мог сделать за полчаса столько, сколько другие ученики за целый день. В конце дня, когда учитель отправлялся подремать, я уходил играть в горы. (204-250, 1990.07.11)
В нашей деревенской школе учитель обычно задавая нам учить отрывки из произведений Конфуция или Менцзы. Утром ученики должны были прочесть наизусть отрывок, заданный накануне. За ошибки нас били палкой. Я до сих пор помню, как били меня. (101-168, 1978.10.29)
Раньше перед поступлением в школу ученики посещали подготовительные классы, аналогичные тем, которые сейчас в Сеуле посещают старшеклассники перед поступлением в университет. В то время я, решив пойти в государственную школу, должен был сначала пройти подготовительный класс. (171-258, 1988.01.02)
Хотя мои родители заплатили вперед за год моего обучения в деревенской школе, я захотел перейти в школу получше. Я уговорил родителей, двоюродного брата, бабушку и дедушку. Я первый в.нашей семье начал учиться в школе нового типа с преподаванием западных предметов. Такое решение было революционным в нашей семье. Я понимал, что нам нельзя ограничиваться словами Конфуция, в то время как в других странах строят самолеты. (203-279, 1990.06.27)
Я очень амбициозен. Я решил получить три докторские степени в течение своей жизни. Однако, как мне кажется сейчас, это был бы для меня слишком легкий путь. Теперь у меня есть много почетных докторских степеней, которые присвоены мне из уважения. (25-162, 1969.10.03)
После подготовительного класса я поступил в начальную школу, которая называлась «школа Осан». По результатам тестирования меня определили сразу в третий класс. Я учился там год и занимался очень прилежно. Я занимался изо всех сил, и мои отметки были так высоки, что на следующий год, минуя четвертый, меня перевели сразу в пятый класс. (211-133, 1990.12.30)
Ежедневно я шел пешком 8 километров до начальной школы. Если дети, живущие по пути в школу, шли вместе со мной, они никогда не опаздывали. Я был для них как часы. Они поджидали меня на каждом углу. Я ходил очень быстро и мог пройти 8 километров за 45 минут. Дети с трудом поспевали за мной. (133-155, 1984.07.10)
В начальной школе Осан ученикам запрещалось разговаривать по-японски. Как известно, школа была основана господином Ли Сен Хуном, одним из 33 патриотов, которые восстали против японцев (они провозгласили Корею независимой 1 марта 1919 года). Отрицательное отношение к японскому колониализму было школьной традицией. Именно поэтому ученикам запрещалось разговаривать на японском языке.
Я должен был изучить врага своей страны. Не зная противника, невозможно разработать хорошую стратегию, чтобы одержать над ним победу. И вот я прошел еще одно тестирование для поступления в начальную школу Чонджу, которая в то время была государственной школой. Я научился свободно говорить по-японски, чтобы успешно окончить школу. Уже тогда я задумывался об основополагающих вопросах жизни, в том числе и о жизни в вере.
В школе я изучал японский язык. Я помню, как учил японский алфавит — Катакана и Хирагана, словно это было вчера. За одну ночь я выучил алфавит, затем за 15 дней я выучил наизусть все необходимые японские тексты. После этого я начал понимать японскую речь. (171-258, 1988.01.02)
Мою первую работу по каллиграфии учитель вывесил на стену. Хотя я не изучал правил, я правильно поделил пространство на три части. Я просто угадал, какую часть поля бумаги мне нужно было заполнить. Я все тщательно замерил и пропорционально разместил иероглифы в нужном месте. (137-241, 1986.01.03)
В школьных тетрадях я начинал писать не с первой строки, а с самого верха страницы. Иногда я использовал страницу дважды. И тогда от тетрадки было в два раза больше пользы. Люди должны бережно относиться к вещам. (31-260, 1970.06.04)
Я наблюдал за поведением директора начальной школы и делал выводы о том, как нужно жить. Словно это было вчера, я помню, как учился при свете маленькой керосиновой лампы. Вы знаете, что это такое? Когда мои занятия затягивались до двух или трех часов ночи, родители говорили, что недосыпанием я испорчу свое здоровье. Я учился с большим усердием. Летом я подружился с ночными жучками. (100-161, 1978.10.09)
Я прекрасно помню день окончания начальной школы Чонджу. На выпускной собрались родители, учителя и влиятельные люди Чонджу. За выступлением директора школы последовали поздравления гостей. Потом я попросил слова и поднялся на сцену. Я начал обличать японский колониализм. Я помню это до сих пор, будто это было вчера (211-134, 1990.12.30)
В день окончания начальной школы я произнес большую речь в присутствии начальника полиции и окружных магистратов. Я сказал: «Вы, японцы, должны собрать свои вещи и уехать в свою страну». Меня вызвали к начальнику полиции, с которым я долго спорил. Я сказал, что нельзя молчать при виде несправедливости. С тех пор я прослыл нарушителем порядка. (63-238, 1972.10.14)
Впервые оказавшись в Сеуле, я заметил, что все вокруг было совершенно другим. Чонджу был глубокой провинцией. Прожив всю жизнь в деревне, я чувствовал, как сильно жизнь там отличалась от жизни в Сеуле. Столица показалась мне огромной. Помню, как я пытался освоиться в новом окружении. (187-301, 1989.02.12)
В средней школе я чаще всех занимался уборкой. Я изо всех сил старался доказать свою любовь к школе. Я хотел, чтобы в школе было чисто, как дома. При этом я не нуждался ни в чьей помощи. (133-182, 1984.07.10)
В студенческие годы я сам вел свое хозяйство. Не потому, что у меня не хватало денег, а потому, что мне хотелось понять, как трудятся женщины. Готовя еду, я никогда не использовал затхлую воду. Даже в самые сильные морозы я ходил за свежей водой. Часто бывало, что руки немели в ледяной воде, в которой я мыл рис. (153-312, 1964.03.26)
Я не привык к разнообразию в еде, да мне много и не нужно. Мне нравится простая, незатейливая и вкусная пища. Обычно я довольствуюсь одним блюдом. Мне этого достаточно. (45-260, 1971.07.04)
Я всегда считал, что человек, ничего не сделавший для своей страны, не заслуживает того, чтобы питаться трижды в день. Я часто голодал. Мое желание увидеть Корею свободной было не меньше, чем желание насытиться. Я сказал себе, что родина для меня должна быть дороже, чем пища. Я не обедал, пока жил в Сеуле, и поступал так не потому, что у меня не было денег. Если в моем кармане заводились деньги, я тут же раздавал их беднякам. (49-74, 1971.10.03)
В свой день рождения я устраивал пост. Как можно было праздновать этот день, если я не одержал ни одной победы на уровнях личности, семьи, страны и мира? Грешники должны выполнить свой долг перед Богом, только после этого они вправе праздновать день своего рождения. Вот так я жил. (93-278, 1977.06.11)
Посреди реки Хан есть остров Чонджи. Я помню, как плакал, глядя на реку. Я обращался к реке: «Сильна ли твоя любовь к этой стране? Твои воды должны нести стране жизнь, как материнское молоко. Иначе мне придется делать это за тебя». Именно так рассуждая я тогда, идя по мосту через реку. (197-74, 1990.01.07)
Я работал учителем в воскресной школе, и дети воистину были моим сокровищем. Никто так не любил их, как я. Дети также были от меня без ума. Вместо того чтобы сидеть в школе, они бежали за мной. (60-201, 1972.08.17)
Мне хорошо известно прошлое таких людей, как преподобный Пак Че Бон и преподобный Ли Хо Бин. Хотя я знаю все их секреты, я никогда не говорил о них ничего плохого. У них также есть последователи. Пасторы тех церквей и их последователи встретились, поскольку так было суждено. Их встреча была предопределена Богом. Итак, вмешиваясь в Божественное провидение и перекладывая часть Божьих трудов на свои плечи, человек должен взять на себя ответственность за жизнь людей, в судьбу которых он вмешался. Где сеяли, там и урожай собирать. (33-130, 1970.08.11)
Однажды я сделал запись в своем дневнике. Она заняла страниц тридцать, почти до конца тетради. Я писал о том, как сильно я переживаю за все, что происходит у меня на родине. Впоследствии эти записи использовала японская полиция как улики против меня. В дневнике также упоминались имена некоторых людей, и все они были арестованы и брошены в тюрьму за соучастие. С тех пор я никогда не вел дневников. У меня не было с собой даже маленькой записной книжки. Всю важную информацию я хранил в своей памяти. (139-284, 1986.01.31)
Я жег свои дневники со слезами на глазах. Ведь в будущем эти записи, как историческое свидетельство, могли бы помочь молодежи, страдающей под иностранным игом, обрести путь к освобождению своей страны, а я вынужден все это сжечь. Меня душили слезы. Я пытался найти путь к спасению людей своей страны, мира и Бога. (197-164, 1990.01.13)
Я отправился в Японию на поезде с сеульского вокзала. В то время железнодорожный путь, соединяющий Сеул и Пусан, назывался Хикари. Я решил, что ни за что не вернусь в Сеул жалким неудачником. Бог — на стороне тех, кто страстно любит свою родину и жаждет спасти ее. Я вернусь полный надежды. (197-75, 1990.01.07)
По дороге из Сеула в Пусан я рассуждал: «Чему я должен научиться в Японии? Мне предстоит стать первопроходцем для своих молодых сограждан, чтобы корейцы могли заявить о себе миру и впоследствии создать независимую страну». Я безутешно плакал, когда, отправившись со станции Ёнсан, наш поезд ехал по мосту через реку Хан. (199-185, 1990.02.16)
Покидая страну, я чувствовал, что оставляю ее сиротой. Завернувшись в пальто, я плакал всю дорогу от Сеула до Пусана. Какая-то японка подошла ко мне и спросила: «У тебя умер кто-то из родителей? У каждого в жизни случается такое горе». Но тогда я печалился о покинутой родине, которую глубоко любил. (39-62, 1971.01.)
Мне никогда не забыть, как первого апреля 1941 года в два часа утра я молился в порту Пусана, перед тем как отправиться на учебу в Японию. В молитве я обещал, обращаясь к своей стране: «Хоть я и покидаю тебя сейчас, моя любовь к тебе станет только крепче. Я буду еще больше плакать о тебе». (22-123, 1969.02.02)
Мои слезы высохли, как только я ступил на землю врага. Я так никогда и не побывал в достопримечательных местах Японии. Я считал, что не имею права наслаждаться жизнью вдали от родины, которую у меня отняли. (154-163, 1964.06.12)
Я изучал электротехнику и точные науки. У меня была твердая цель. Мой интерес к точным наукам, и особенно к электричеству, объяснялся тем, что я хотел овладеть техникой математического расчета для составления сложных проектов. Мне нужно было научиться принимать быстрые и точные решения. Электрическое поле незримо, и это роднит его с религией. В любом природном явлении наблюдается действие электричества (120-316, 1982.10.20)
Во время учебы в Токио я любил прогуливаться по городу. В Токио нет такого места, которое бы я не посетил. Я составлял в уме план. Я размышлял: «Через несколько лет современные молодые люди Японии обязательно станут влиятельными людьми». Мне нравилось изучать характеры разных людей — от учителей до рабочих. Я часто гулял по задворкам Токио. Любя Корею, я чувствовал себя несчастным вдали от родины. Я обращался к природе, деревьям и скалам Японии: «Вы находитесь на территории врага, познайте, что мы принадлежите Богу». (15-87, 1965.09.29)
Когда я заканчивал курс обучения, Япония активно участвовала во Второй мировой войне. Я закончил учебу на один семестр раньше — в сентябре 1943. (51-147, 1971.11.21)
Я приехал на Токийский вокзал и уже собирался внезапно почувствовал, что мои ноги словно окаменели. Если бы я успел на корабль по расписанию, мы с вами не беседовали бы сейчас здесь. Тогда меня остановили Небеса. Я не сообщил домой, что прибуду позже. Мы с друзьями ходили в горы. Стояла осень. Несколько дней мы совершали восхождение на гору Фудзи. Вернувшись домой в Корею на неделю позже, чем предполагалось, я застал свою семью в полном отчаянии. (105-238, 1979.10.26)
Они знали, когда, в какое время и на каком корабле я должен прибыть. Но я не появился дома в срок. Корабль, на котором я должен был приплыть, потерпел крушение, и большинство его пассажиров погибли. Не удивительно, что мои родные горевали. (51-242, 1971.11.28)
Расстояние от моего дома до города Чонджу было примерно восемь километров. Чтобы сесть на поезд, идущий до Пусана, моя мать пробежала босая восемь километров. Не в состоянии думать, она забыла про обувь и оделась кое-как. До нее донеслись слухи, что я погиб. Она прибежала в Чонджу босиком и села на поезд до Пусана. В морской комендатуре Пусана она проверила списки погибших, но моего имени там не было. Она так и не разузнала, что со мной произошло. Более всего она боялась, что ее сын, возможно, погиб. Она сильно занозила ногу, но заметила это, только когда рана загноилась.
Десять дней спустя я вернулся домой. Когда я услышал всю историю, особенно о том, что случилось с матерью, я почувствовал себя виноватым. Покидая Японию, я думал: «Через двадцать лет я обязательно вернусь. Мы снова встретимся. Я еще не расквитался с японским императором за страдания моей родины. Но придет время, и тогда я буду наставлять и учить молодежь Японии». (45-136, 1971.06.24)
Я вернулся в Японию через двадцать лет. Более всего я хотел знать, сколько молодых японцев стали членами нашей Церкви. Оказалось — около пятисот, и все они были из очень хороших семей. Я спросил, каковы их планы на будущее. Они сказали, что готовы сделать для меня все. Это было поразительно! Они желали успеха Церкви Объединения и мне. (34-353, 1970.09.20)