Если кинжал не точить, он со временем заржавеет

 

После окончания начальной школы я уехал в Сеул и поселился в районе Хыксокдон, поступив в институт коммерции и индустрии Кёнсон.

Зимой в Сеуле было очень холодно. Температура опускалась до -20 градусов по Цельсию, и тогда река Хан полностью замерзала. Дом, где я жил, располагался на горном перевале, и поблизости не было ни одного водоема с проточной водой. Поэтому мы брали воду из колодца, который был таким глубоким, что нам приходилось привязывать веревку длиной более десяти метров, чтобы достать ведром до воды. Веревка постоянно рвалась, и я повесил ведро на цепь. Каждый раз, когда я вытаскивал ведро из колодца, ладони примерзали к цепи, и мне приходилось отогревать их своим дыханием.

Для борьбы с морозом мне пригодились все мои таланты в вязании. Я связал себе свитер, толстые носки, шапку и перчатки. Моя шапка была такой модной, что прохожие вполне могли принять меня за девушку.

Я никогда не отапливал свою комнату даже в жесточайшие холода — в основном из-за того, что у меня не было денег. Но еще я чувствовал, что возможность иметь крышу над головой — это уже роскошь по сравнению с тем, как живут бездомные люди, которым приходится искать любые способы согреться, ночуя прямо на улице. Однажды к вечеру так похолодало, что мне пришлось положить с собой под одеяло электролампу, словно бутыль с горячей водой, и ночью эта лампа сожгла мне кожу, которая потом облезла. Даже сейчас при одном упоминании о Сеуле я тут же вспоминаю, какой холодной была та зима.

В те времена мой рацион состоял из тарелки риса и одного дополнительного блюда, тогда как в Корее к рису обычно подавалось до двенадцати разных блюд. Я съедал всего одну тарелку риса и один какой-нибудь салат — и этого было достаточно. Даже сейчас из-за выработанной в те годы привычки я не добавляю к рису слишком много дополнительных блюд, предпочитая одно, но хорошо приготовленное. При виде стола, сплошь уставленного яствами, я просто теряюсь. Во время учебы в Сеуле я обходился без обеда, так как с детства привык довольствоваться завтраком и ужином, целыми днями гуляя в горах. И я продолжал так жить лет до тридцати.

Время, проведенное в Сеуле, помогло мне понять, как много нужно трудиться, чтобы поддерживать порядок в доме и вести хозяйство.

В 80-х годах я вновь побывал в Хыксокдоне и очень удивился, увидев, что домик, в котором я жил тогда, еще на месте. Сохранился и дом, и двор, где я развешивал белье для просушки. Только колодец, у которого я все время дышал на ладони, вытаскивая ведро, к сожалению, был заброшен.

Живя в Хыксокдоне, я придумал себе девиз: «Прежде чем владычествовать над Вселенной, научись в совершенстве владеть собой». Это значит, что сначала я должен был дисциплинировать собственное тело и лишь потом браться за спасение страны и мира. Я тренировался с помощью молитвы и медитации, а также занимался спортом и физическими упражнениями, и в результате выработал стойкость к голоду и к любым эмоциям и желаниям физического тела. Даже во время еды я твердил про себя: «Рис, я хочу, чтобы ты стал для меня хорошим топливом и помог мне выполнить задачи, к которым я себя готовлю». Я занимался боксом, играл в футбол и учился технике самозащиты. Именно поэтому я до сих пор сохранил молодую гибкость и подвижность, хотя со времен юности и набрал вес.

Согласно правилам в институте коммерции и индустрии Кёнсон, студенты убирались в аудиториях по очереди. И я решил, что буду сам каждый день убирать свою аудиторию. Для меня это не было наказанием: я делал это из искреннего желания любить свой институт больше, чем кто-либо другой. Сначала однокурсники пытались помогать мне, однако потом заметили, что я отношусь к этому без энтузиазма и предпочитаю убираться один, и в конце концов решили: «Ну хорошо, делай все сам, раз ты так хочешь». С тех пор уборка лежала исключительно на мне.

Я был необычайно тихим студентом. В отличие от однокурсников я не любил пустой болтовни и мог за целый день не вымолвить ни слова. Может быть, именно поэтому, хотя я никогда ни с кем не дрался, однокурсники относились ко мне с уважением и следили за своим поведением в моем присутствии. Если я шел в туалет и вставал в конец длинной очереди, меня тут же пропускали вперед. И если кто-то попадал в беду, чаще всего именно ко мне обращались за советом.

Во время занятий я постоянно задавал кучу вопросов, которые ставили в тупик большинство преподавателей. К примеру, когда мы изучали новую формулу по математике или физике, я тут же интересовался: «Кто открыл эту формулу? Пожалуйста, объясните ее подробнее, шаг за шагом, чтобы я мог хорошенько разобраться» — и не отступал, пока не получал четких ответов. Я постоянно третировал учителей тем, что копал все глубже и глубже. Я не мог принять ни одного принципа или закона, пока не разбирал его по полочкам и не понимал досконально. Частенько я ловил себя на мысли: «Как жаль, что эта замечательная формула открыта не мной!»

Упрямый характер, из-за которого я в детстве мог прореветь всю ночь напролет, проявлялся и во время учебы. Как и в молитву, я полностью погружался в учебу, отдавая ей все свое время и силы.

Любая задача требует от нас искренности и целеустремленности, причем не на день или два. Вклад должен быть постоянным. Если нож использовать лишь однажды и больше не трогать, он заржавеет. То же касается и искренности с целеустремленностью. Нам нужно ежедневно прикладывать усилия с мыслью о том, что мы тем самым оттачиваем свой кинжал. Какой бы трудной ни была наша задача, если мы будем постоянно прилагать усилия, то достигнем мистических высот. И тогда, если вы возьмете в руку кисть и сконцентрируете на ней всю свою искренность и целеустремленность, а потом произнесете: «Сейчас сюда явится великий художник и направит мою руку», совместными усилиями вы создадите прекрасную картину, которая воодушевит весь мир.

Еще я работал над тем, чтобы научиться говорить быстрее и четче остальных. Я запирался в маленькой комнатке, где меня никто не слышал, и громко повторял сложные скороговорки, а также пытался быстро-быстро выпалить все, что хотел сказать. В результате я научился произносить десять слов, пока другие произносили одно. Даже сейчас, в преклонном возрасте, я могу говорить очень быстро. Кое-кто утверждает, что из-за быстроты моей речи меня трудно понять, но я так тороплюсь жить, что не могу позволить себе говорить медленно. Мне еще слишком многое нужно сказать — как же я могу медлить?

В этом смысле я очень похож на своего деда, которому нравилось беседовать с людьми. Он мог проговорить с ними три-четыре часа подряд в нашей комнате для гостей, рассуждая о произошедших за день событиях. Я, как и он, тоже люблю беседы. Если рядом со мной люди и наши сердца открыты друг другу, я полностью забываю о времени и не замечаю ни наступления ночи, ни восхода солнца. Слова льются из моего сердца нескончаемым потоком. Когда я в таком состоянии, я не хочу есть, а могу только говорить и говорить. Бедные мои слушатели, как же им приходится нелегко! У них даже пот на лбу выступает! Пока я говорю, по моему лицу тоже стекает пот, и поэтому никто не осмеливается извиниться и уйти. Чаще всего это заканчивается тем, что мы продолжаем беседовать всю ночь напролет.